Гипотетическая численность. Демографическая история россии за сто лет

Раздел 3

КОСВЕННЫЕ ПОТЕРИ И ДЕМОГРАФИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ

Крупномасштабные войны, несомненно, таковой являлась и Великая Отечественная война, воздействуют на население воюющих сторон, по многим направлениям. Одно из них, рассмотренное в предыдущих разделах, – прямые людские потери. Население в период войны гибнет от различных видов насилия и экстремальных условий существования. Другое воздействие – косвенные потери. А.Я. Кваша, вслед за Б.Ц. Урланисом, косвенные военные потери определяет как несбывшиеся возможности или упущенные демографические выгоды. К ним он относит разницу между фактической и гипотетической численностями населения на даты начала и окончания войны. Под гипотетической численностью населения принимается то, которое могло бы быть, не случись война. (32). Гипотетическое , в данном случае прогнозное, население исчисляется по данным таблиц дожития базового периода. Биометрические параметры этих таблиц приурочены к двум смежным годам последней предвоенной переписи населения 1939 г. Не говоря уже о возможных фальсификациях самой переписи и текущей статистики о естественном движении, их использование означает перенос на последующий период неизменных показателей повозрастной смертности, да и рождаемости населения, хотя очевидно, что ни того, ни другого, скорее всего, может и не быть. Численность фактического населения, в свою очередь, зависит от масштабов прямых потерь, сверхсмертности, вызванного войной сокращения рождаемости, результатов миграционных перемещений и некоторых других событий.

Согласно другой точки зрения в годы войны помимо прямых жертв, воюющие страны несут огромные людские потери, обусловленные как повышенной смертностью населения из-за ухудшения условий жизни, так и сокращением рождаемости. (41). Здесь косвенные потери включают, во-первых, уменьшение количества родившихся, т.е. разность между тем числом, которое могло бы родиться не будь войны и его фактической величиной и, во-вторых, увеличение естественной смертности населения. С последним утверждением трудно согласиться. Повышение смертности не только от голода, но и других лишений, независимо от того, где находилось население: в тыловых районах, на оккупированных территориях, на принудительных работах в Германии и т.д., следует относить к прямым потерям, т.к. это потери живущего населения, вызванные войной. Лишь снижение рождаемости в годы войны, представляет то возможное, но несостоявшееся сокращение численности населения, которое может быть отнесено к косвенным демографическим потерям. Эта позиция не новая. В частности, Е.З. Волков еще в 1930 г. и А.Я. Боярский в начале 70-х годов включали в общие потери, как убитых, так и умерших от эпидемий. Правда последний автор к прямым потерям относил и сокращение рождаемости. (54.с. 16, 17).

К третьему виду потерь А.Я. Кваша относит «вторичные последствия войны». По его мнению, они носят преимущественно социально-психологический характер и количественно трудно определяемы. Нам представляется, что к вторичным потерям или последствиям можно отнести: деформацию возрастно-половой структуры населения за счет гибели, прежде всего, молодых мужчин, да и частично женщин, находившихся в репродуктивных возрастах (призывных, трудоспособных, подлежащих угону на принудительные работы); образование демографической волны, вследствие резкого падения рождаемости во время войны, особенно в 1943 г.; ухудшение здоровья населения, в первую очередь той его части, которая родилась и формировалась в военные и первые послевоенные годы; территориальное перераспределение населения, вызванное его эвакуацией из районов боевых действий и др. Часть этих демографических последствий может быть количественно оценена, но с еще большей степенью условности, чем демографические потери, независимо от того, прямые они или косвенные.

Выше мы определили демографические потери России вследствие демографических катастроф первой половины ХХ века, накопленные к 1954 году, в 76,4 млн. человек. Кроме того, кризис смертности последней трети минувшего столетия обусловил новые демографические потери - по нашей оценке, 14,2 млн. человек. Однако для того чтобы определить общие демографические потери за столетие, недостаточно суммировать эти две цифры.

Истинные потери во второй половине столетия зависели не только от того, что происходило после 1954 года, но и от наследия, доставшегося от первой половины века. Возникшие тогда провалы отразились и на уже достигнутой численности, и на возрастной пирамиде населения - ее изрезанность предопределяла новые колебания динамики численности населения даже при плавной закономерной эволюции рождаемости и смертности.

Поэтому при определении общих демографических потерь за сто лет надо сопоставить фактическую динамику численности населения России после 1954 года с такой ее гипотетической динамикой, которая элиминировала бы колебания, заданные недавним катастрофическим развитием, и одновременно учитывала бы вероятность более низкой смертности в 1966-2000 годах в соответствии с гипотезой, принятой при оценке потерь вследствие кризиса смертности (см. предыдущий параграф). Такое сопоставление представлено в таблице 19.13, которая служит продолжением таблицы 19.10, и на рисунке 19.10.

Таблица 19.13. Фактическая и гипотетическая численность населения и накопленные демографические потери России, 1954-2000, млн. человек

Рисунок 19.10. Гипотетическая численность населения России при отсутствии потерь вследствие демографических катастроф первой половины и кризиса смертности последней трети ХХ века в сравнении в фактической численностью, 1900-2000, млн. человек

Как следует из таблицы 19.13, если бы России удалось избежать демографических катастроф первой половины ХХ века, то, при прочих равных условиях, к концу столетия ее население могло быть почти на 113 млн. человек больше, чем оно было в действительности. А если бы к тому же еще удалось добиться характерного для других стран снижения смертности в последней трети минувшего века, то это превышение составило бы почти 137 млн. человек.

Конечно, подобные оценки всегда условны, и, вероятно, их не следует понимать буквально. Но общее представление о «демографической цене», в которую обошелся России ее ХХ век, они дают.

Электронная версия бюллетеня Население и общество

Если бы демографических катастроф не было…

31 миллион преждевременно оборвавшихся жизней - такова оценка прямых потерь России вследствие больших и малых катастрофических подъемов смертности в СССР в первой половине ХХ века. Но обычно одновременно снижалась и рождаемость, так что общие демографические потери были еще большими.

Как оценить возможную динамику числа россиян в ХХ веке при отсутствии катастрофических подъемов смертности и соответствующих им резких спадов рождаемости?

Можно предположить, что в этом случае рост продолжительности жизни в России шел бы быстрее, а рождаемость падала бы медленнее, чем это было на самом деле. Но мы ограничимся более слабым допущением, что и смертность и рождаемость к концу 1950-х годов в любом случае достигли бы того уровня, который и был зафиксирован в это время, не было бы только резких колебаний в катастрофические годы.

При этих предположениях оказывается, что численность населения России к началу 1959 года составила бы 177 миллионов человек, то есть была бы на 59 миллионов, или на 50% больше, чем в действительности. Эта величина складывается и из тех 31 млн., кто дожил бы до 1959 г., и из рожденных ими детей, и из тех, кто не родился в годы катастроф.

Если при тех же предположениях продолжить расчет до 2000 года, приняв для 1959-1999 годов фактически наблюдавшиеся уровни рождаемости, смертности и миграции, то оказывается, что население России на начало 2000 года могло составить 217 миллионов человек.

Этот результат заметно отличается от результата, полученного несколько лет назад С. Захаровым, который исходил в своих расчетах не из раздельной динамики рождаемости и смертности, а из возможной эволюции темпов прироста населения России . В таблице и на рисунке приведены результаты обоих расчетов.

Фактическая численность	Гипотетическая численность по С. Захарову	Гипотетическая численность по Е. Андрееву и Т. Харьковой

Фактическая и гипотетическая
(при отсутствии демографических кризисов)
численность населения России

1. Население России 1996. Четвертый ежегодный демографический доклад. Москва, 1997, с. 7-9.

Демографические зигзаги России

Н а первый взгляд, демографические итоги ХХ столетия для России кажутся неплохими: численность населения страны в ее нынешних границах выросла более, чем вдвое, - с 67,5 миллионов по Всеобщей переписи населения 1897 года до 145 миллионов в 2000 году. Но чтобы верно судить об успехах или неуспехах демографического пути России за сто лет, надо присмотреться к нему более внимательно - и отметить, что четыре раза за столетие рост населения прерывался, и оно несло значительные потери.

Во всех четырех случаях эти потери были результатом одновременного резкого повышения числа смертей и снижения числа рождений, что приводило к появлению отрицательного естественного прироста, в некоторых случаях он усугублялся также и эмиграцией за пределы России. Но только последний, четвертый провал стал результатом, главным образом, падения рождаемости, тогда как вклад повышения смертности в 1989-1994 годах в формирование отрицательного естественного прироста был относительно невелик. Расчеты показывают, что, даже если бы уровень смертности после 1989 года не менялся, все равно, начиная с 1992 года, естественный прирост населения России стал бы отрицательным. Первые же три провала были обусловлены огромной преждевременной смертностью.

Родившиеся и умершие в России на протяжении ХХ века

Численность населения	Накопленные потери
Факти- ческая	При отсутствии катастроф и фактической смертности	При отсутствии катастроф и снижении смертности

Примечания

Под общими демографическими потерями обычно понимают вызванное пертурбационными обстоятельствами сокращение численности населения по сравнению с той его численностью, которая имела бы место при отсутствии пертурбаций. При этом учитывается как избыточная (по сравнению с «нормальной») убыль населения вследствие смертности и миграции - в этом случае говорят о людских потерях, так и число несостоявшихся рождений. Представляется логичным отнести к категории потерь также и людские потери от высокой смертности в последней трети ХХ веке.

Это - самая высокая из имеющихся оценок. Вскоре после окончания голода говорили о 33,5 млн. и даже о более, чем 40 млн. в РСФСР и на Украине (Бухман 1923: 88). Современные российские исследователи полагают, что численность населения пораженных голодом районов в РСФСР и на Украине «доходила до 35 млн. человек» (Население России в ХХ веке 2000: 131). Но голод затронул также закавказские республики и некоторые районы Средней Азии.

В оценке числа голодающих тоже имеются значительные разночтения. М. Калинин на Девятом съезде советов в 1921 году говорил о 27-28 млн. голодающих (не менее 22 млн. по данным Центральной комиссии помощи голодающим и еще 5 млн. человек, близких к голоду). Авторы «Населения России в ХХ веке» полагают, что эту «широко распространенную в литературе цифру... следует признать завышенной» (Население России в ХХ веке 2000: 131).

«С 1925 по 1917 год число смертных приговоров, вынесенных судами дореволюционной России (включая военные суды) по так называемым «политическим преступлениям» достигло за 92 года цифры 6360, при максимуме в 1310 приговоренных к смерти в 1906 году, в первый год реакции после революции 1905 года» (Верт 1999: 100).

«Современная американская буржуазная пресса подорвала к себе доверие полностью. Вот тот враг, которому служат два миллиона русских эмигрантов за границей из среды помещиков и капиталистов» (Ленин XXXII: 246).

Как писал известный австралийский исследователь С. Уиткрофт, многие годы занимавшийся проблемой демографических потерь от голода в СССР, он долгое время был уверен, что потери от голода 1932-1933 годов были меньшими, чем от голода 1921-1922 годов, но когда открылись архивы, вынужден был изменить свое мнение (Wheatcroft 1990: 358).

В качестве примера можно привести собранные в опубликованном в США трехтомнике свидетельства очевидцев, переживших голод 1932-1933 годов на Украине (Oral History Project 1990).

Надо было обладать совершенно извращенным сознанием, чтобы дать этой цифре следующее истолкование: «Около 845 тысяч - таковы масштабы так называемых необоснованных репрессий» (Хорев 1992). Вообще, как только хоть какая-то информация о массовых незаконных репрессиях стала появляться на страницах общедоступной прессы, обнаружилось множество пытавшихся заглушить ее борцов за правду и обличителей лжи. «Солженицын писал со слов других, т.е., как говорят, с лагерных анекдотов. Анекдотом же обычно называют вранье» (Дугин, Малыгин 1991: 66), - такие и подобные комментарии содержала одна из первых статей, анализировавших якобы подлинные документы «органов» о репрессиях. Авторы статьи продемонстрировали знание не только этих документов, но и различных оценок числа репрессированных, публиковавшихся на Западе с 20-х годов, но никогда не доступных советскому читателю, - создается впечатление, что они пользовались коллекцией публикаций, хранившейся в том же «спецхране», из которого и до сих пор не удается извлечь полных достоверных сведений о том, что же происходило на самом деле.

Постановление ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 года с невинным названием «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности» в категорической форме требовало «применять в качестве меры судебной репрессии за хищение грузов на железнодорожном и водном транспорте... за хищение (воровство) колхозного и кооперативного имущества... высшую меру социальной защиты расстрел с конфискацией всего имущества, с заменой при смягчающих обстоятельствах лишением свободы на срок не ниже 10 лет с конфискацией имущества» и запрещало применять амнистию к преступникам, осужденным по таким делам. А дабы местные власти не считали какие-либо нарушения слишком незначительными, чтобы за них расстреливать, верховная власть все время давала дополнительные разъяснения.«В целях борьбы с хищением свеклы во время копки и сбора... в отношении лиц, расхищающих свеклу, применять постановление Центрального Исполнительного комитета и Совета народных комиссаров Союза ССР от 7 августа 1932 г.» (Постановление СНК СССР от 17 сентября 1932 года). «Применять к лицам, уличенным в саботаже сельскохозяйственных работ, краже семян во вредительском преуменьшении норм высева, вредительской работе по пахоте и севу, ведущей к порче полей и снижению урожая, в умышленной поломке тракторов и машин, в уничтожении лошадей, - как к расхитителям колхозной собственности постановление от 7 августа 1932 года» (Постановление ЦИК СССР от 30 января 1933 года; цит. по: Максудов 1989: 292-293).

Он был подготовлен во исполнение решения Политбюро ЦК ВКП(б) от 2 июля 1937 года, в котором органам НКВД предлагалось «взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки».

Источник этих данных - справка МВД СССР, направленная Г. Маленкову и Н. Хрущеву 5 января 1954 года.

Справка за подписью генерального прокурора, министров внутренних дел и юстиции, представленная Н. Хрущеву в феврале 1954 года. Отношение исследователей к этой записке разнится. В. Земсков почтительно называет ее «официальным государственным документом» (Земсков 1991а, 6: 13). Антонов-Овсеенко же без всякой почтительности утверждает, что «в начале 1954-го, когда лубянские летописцы сочиняли эту докладную, партийные верхи еще не отошли от сталинского гипноза» (Антонов-Овсеенко 1996: 4). Общее число осужденных в этой справке (3 777 380) и в сообщении КГБ (3 778 234) практически совпадает, но только в первом случае относится к 1921-1953 годам, а во втором - к 1930-1953-му. Такие «мелкие» расхождения в официальных данных встречаются на каждом шагу.

В 1988 году в Белоруссии появилась публикация, в которой говорилось об обнаружении в урочище Куропаты на окраине Минска тайного захоронения, в котором якобы находились останки более 200 тыс. расстрелянных. Была создана правительственная комиссия, которая пришла к выводу, что в 1937-1941 годах в лесном массиве Куропаты органами НКВД производились массовые расстрелы советских граждан. Подводя итоги проведенного расследования, представители генеральной прокуратуры Белорусской ССР сообщили, что в Куропатах «покоится не менее 30 тысяч граждан», в 1989 году правительство Белорусской ССР приняло постановление «Об увековечивании памяти жертв массовых репрессий 1937-1941 годов в лесном массиве Куропаты». Позднее было проведено еще несколько расследований с неясными результатами, было поставлено под сомнение число захороненных (называлась цифра 7 тыс.), и одновременно в разных изданиях стала усиленно разрабатываться версия, согласно которой на самом деле в Куропатах были обнаружены жертвы немецких расстрелов времен войны (типичный пример - публикация газеты «Завтра» [Ростиков 2000]). Напомним, однако, что в 1942-1945 годах в СССР действовала Чрезвычайная государственная комиссия (ЧГК) по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков, имевшая свои отделения в каждой республике и в каждой области. Она расследовала все факты таких злодеяний по горячим следам, сразу после освобождения оккупированных территорий, скрупулезно собирала сведения, основанные на опросах свидетелей, допросах пленных, эксгумации захоронений и т.д. Могла ли она не заметить место массовых немецких расстрелов на окраине Минска, даже если расстрелянных было «всего» 7 тыс.? Если бы это действительно было так, можно было бы полностью перечеркнуть все результаты работы этой комиссии.

Эта цифра часто повторяется. См., например: Антонов-Овсиенко 1996: 5.

В 1947 году смертная казнь в СССР была ненадолго отменена, нарушение нового указа каралось лишением свободы на срок от 5 до 25 лет. «В суды было направлено секретное распоряжение, гласящее, что действующая мера наказания за мелкие хищения с места работы (лишение свободы сроком на 1 год) отменяется, и такого рода нарушители теперь тоже подпадают под Указ от 4 июня 1947 года» (Верт 1999: 229).

В таблице использованы данные из работы В. Земскова (Земсков 1999). Согласно другим данным, число тюремных заключенных составило в 1939 году - 350 538 человек, в 1940-м - 190 266, в 1941-м - 487 739, в 1942-м - 277 992, в 1943-м - 235 313, в 1944-м - 155 213, в 1945-м - 279 969, в 1946-м - 261 500, в 1947-м - 306 163, в 1948-м - 275 850 (Getty, Trittersporn, Zemskov 1993b).

У советской репрессивной системы есть адвокаты, и они приводят совсем другие цифры. «Со времени окончания гражданской войны вплоть до смерти И.В. Сталина, т.е. за 33 года, общее количество репрессированных составило 3,8-4 млн. человек» (Рыбаковский 2003: 41). Что ж, пока существует римское право, даже маньяки - серийные убийцы имеют право на защитника. В действительности только число погибших в сталинской репрессивной машине, видимо, было больше 4 млн.

«В январе 1937 г. для учета в переписи населения НКВД СССР сообщило статистической службе, что по контингенту «А» числится 263 466 человек, а по контингентам «Б» и «В» - 2 389 570 человек» (Цаплин 1991: 163).

О не очень большой надежности гулаговских документов говорит и исследование В. Цаплина. Он отмечает, что по данным отчетов «количество заключенных по группам «Б», «В» и «Г» почти такое же, как и по группе «А» [группа «А» - заключенные, используемые в основном производстве, остальные - занятые в хозяйствах, не отнесенных к основному производству, не работающие и т.п.]. Такое соотношение мало вероятно. Скорее всего, что-то преднамеренно остается в тени» (Цаплин 1991: 158). «В отчете об использовании труда заключенных в 1939 году сообщается, что в системе УЖДС [Управления железнодорожного строительства] на начало года их имелось 94 773, а на конец года - 69 569. Отработали заключенные, как отмечается в том же отчете, 135 148 918 человеко-дней. Подобное сочетание невозможно, так как если бы в течение года каждый день без выходных трудилось 94 тыс. человек, то количество отработанных ими дней составило бы лишь 34 310 (94 тыс. на 365)» (Там же, 160).

«На начало 1938 г. в лагерях Дальстроя было 83 855 заключенных. В 1938 г. «план завоза заключенных был увеличен на 10 тыс. чел. Таким образом, план составил 71 тыс. чел.». В 1938 году судами из Владивостока было перевезено 73 368 пассажиров, а везли на Дальстрой преимущественно заключенных. Если контингент заключенных пополнился на 73 тыс. человек, то на конец года их было бы 157 тыс., но в действительности оказалось 117 630 человек. Произошла убыль на 39 370 человек, или более, чем на 25%. Куда же девались эти люди?.. К исходу 1938 г. на Дальстрое числилось 117 630 заключенных. В 1939 г. было завезено 70 953 человека и «фактически освобождено» (так в документе. - В.Ц. ) 26 176 заключенных. Следовательно, количество заключенных должно было бы увеличиться почти на 45 тыс. и составлять примерно 162 630 человек. Однако в действительности среднесписочная численность заключенных по Дальстрою в 1939 г. определяется в 121 915 человек. Следовательно, убыло почти 41 тыс. заключенных, то есть более 25% их возможного общего количества» (Цаплин 1991: 161). А согласно «точной информации» В. Земскова, во всех лагерях СССР в 1939 году умерло 50,5 тыс. человек. Надежна ли эта цифра? По оценке В. Цаплина, изучавшего финансовую отчетность об использовании труда заключенных за 1939 год, наиболее полно представленный в документах, «через лагеря, колонии, тюрьмы и другие места заключения в 1939 г. прошло 2103 тыс. человек. Из них погибло не менее 525 тыс. человек» (Там же, 161). Но, конечно, и эту оценку нельзя принимать на веру.

К примеру, гулаговский начальник, совершавший летом 1931 года инспекционную поездку в одном из районов Нарымского края, сообщал, что «смертность на отдельных участках, преимущественно детей, в момент моего нахождения, была 10-35 человек в сутки. В данное время ориентировочно цифру смертности можно исчислять около 1000 человек» (Красильников 2003: 165).

Подобные оценки оспариваются. В. Земсков, возражая С. Максудову, клеймит «грандиозный миф о якобы колоссальных потерях депортированных во время транспортировки»: «Г-н Максудов должен усвоить как аксиому, что если было выселено 194,1 тыс. крымских татар, то в места высылки поступило из них не менее 193,8 тыс. Смертность при транспортировке составляла, как правило, от 0,1 до 0,2%» (Земсков 1985). В. Земсков верит в известные ему документы, но документ - это не обязательно справка, составленная чиновником из «органов». Вот одно из свидетельств людей, переживших депортацию крымских татар: «В накрепко закрытых вагонах люди умирали, как мухи, от голода и недостатка воздуха: нам не давали ни пить, ни есть... Когда, наконец, открыли двери посреди казахстанской степи, то дали военный паек, не давая пить, приказали выбросить трупы прямо возле железнодорожного пути и не дали их закопать, после чего мы снова отравились в путь» (Верт 1999: 219). «Аксиоматические» 0,2% - это месячная норма смертности населения России в предвоенном 1940 году. И мы должны поверить, что такой же и даже более низкой она была в этих страшных эшелонах, наполненных стариками и женщинами с детьми?

Об обстановке, в которой проходили депортации, говорит чудовищная история сожжения заживо 705 запертых в конюшне жителей высокогорного чеченского аула Хайбах 23 февраля 1944 года (Гаев, Хадисов, Чагаева 1994). До трагедии в Орадур-сюр-Глан, где погибло 642 человека, оставалось немногим больше трех месяцев, но все же мы были первыми.

В архивах сохранилась, например, справка «Обобщенные данные гражданской комиссии учета жертв злодеяний немцев на территории СССР на 01.03.1946». В ней указывается, что немцами было убито и замучено 6 074 857 мирных граждан и 3 912 283 военнопленных, и кроме того 641 803 человека погибло от голода вследствие блокады Ленинграда (Полян 2002: 735-736). Простое суммирование дает 10,6 млн. погибших - и это без прямых потерь в ходе военных действий.

Сохранившиеся в архиве ЦСУ СССР документы позволяют приблизительно восстановить методику расчетов и статистические материалы лежащие в основе этой оценки. Она опиралась на данные и оценки численности гражданского населения, погибшего (прямые потери) на оккупированных территориях (13,1 млн. человек), оценки военных потерь (от 7 до 8,8 млн. человек) и оценки потерь, объединенных в достаточно невнятную категорию «превышение резко увеличившейся смертности над сильно сократившейся рождаемостью» на оккупированных территориях (3-3,5 млн. человек). К этим потерям было добавлено еще 2,4 млн. человек - превышение смертности над рождаемостью по неоккупированной территории. В сумме получено от 25,5 до 27,8 млн. человек. Результаты расчетов были переданы «наверх» и там трансформировались в расплывчатую формулу «свыше 20 миллионов».

Как полагает один из авторов, «те, кому еще не надоело унижать собственную Родину, продолжают завышать людские потери СССР» (Рыбаковский 2000: 4). Но ведь то же можно было сказать, защищая неприкосновенность и сталинской, и хрущевско-брежневской оценок. И что значит «продолжают завышать»? Продолжали-то, в основном, как раз занижать, препятствуя выяснению истины. Когда в СССР была оглашена последняя «официальная» оценка - 27 миллионов жизней, - она оказалась всего лишь на уровне самой высокой из оценок, сделанных на Западе еще в 40-х годах. Но серьезные исследования могут скорректировать эту оценку не только в сторону повышения, но и в сторону понижения, в частности, за счет разграничения потерь, обусловленных войной, и «нормальным» функционированием советской репрессивной машины (об этом см. ниже).

Как справедливо отмечает В. Исупов, в первой половине ХХ века демографические кризисы стали хроническим явлением российской истории. «По меньшей мере трижды демографические кризисы перерастали в катастрофы, совпадавшие по времени с крупнейшими социальными потрясениями в стране... Многомиллионные потери населения... тесно переплетались с деятельностью коммунистической государственной машины. Природная стихия, ранее представлявшая главный источник демографических бедствий, в ХХ столетии нашла себе достойную замену, с той лишь разницей, что государство оказалось более жестоким и число жертв неизмеримо возросло» (Исупов 2000: 234).

Попытки дать количественную оценку прямых людских потерь бывшего СССР в результате кризисов и катастроф первой половины минувшего века путем суммирования частных оценок полученных для разных периодов предпринимались не раз. Так, согласно С. Максудову, в стране насчитывалось примерно 10 млн. преждевременно умерших, в основном в результате Гражданской войны и голода 1921 года, за 1918-1926 годы; 7,5 млн. (по более поздней его оценке - 9,8) погибших от голода и репрессий за 1926-1938 годы; 22,5-26,5 млн. за 1939-1953 годы (Максудов 1989: 148, 187, 191, 200). Всего получается не менее 40 млн. жертв. «Почти половина мужчин и каждая четвертая женщина умерли за эти годы не своей смертью. А если взять только напряженные годы (1918-1922 и 1932-1940), 29 млн. мужчин погибло и лишь 20 млн. умерло в своей постели; 11 из 33 млн. женщин не прожили отпущенного им срока. Даже если принять минимальную цифру потерь, то и в этом случае они составят более трети умерших за эти годы» (Там же, 201).

Имеются и более поздние оценки, основанные на использовании недоступных прежде архивных материалов, но они не слишком отличаются от оценки С. Максудова: 7 млн. человек с 1927 по 1941 год и 27 млн. - с 1941 по 1945 год (Андреев, Дарский, Харькова 1990б: 84, 118). Объединение оценок, приводившихся в настоящей главе, говорит даже о более значительных потерях. Если исходить из того, что в границах Российской империи - СССР потери, связанные с Первой мировой войной, революцией, Гражданской войной и сопровождавшими их разрухой, голодом и эпидемиями, находятся в вилке между 14 и 21-23 млн. преждевременно умерших, потери от голода 1932-1933 годов составляют от 4 до 8 млн. умерших, потери от политических репрессий - 4-6 млн., потери, обусловленные Второй мировой войной, - 27 млн., да еще 1 млн. - от голода 1946-1947 годов, то общее число преждевременных смертей за первую половину века достигает 50-65 млн.

Примерно половину этих потерь - 25-35 млн. человек - можно условно рассматривать как собственно российские - в нынешних границах Российской Федерации, но, конечно, - лишь в первом приближении, серьезные исследования здесь еще только предстоят.

При всей важности такого рода оценок, без которых нельзя понять самого механизма демографических катастроф, они не дают ответа на все возникающие вопросы, так как не позволяют подсчитать потери, обусловленные кризисными падениями рождаемости или всплесками эмиграции, которые тоже имели место, а кроме того, не дают возможности разграничить кризисную и эволюционную составляющую демографических изменений. Более полную картину потерь можно получить, используя обобщенные демографические расчеты и сравнивая фактическую динамику населения с той, какой она могла бы быть при тех или иных допущениях.

Если исходить из предположения, что темпы изменения численности населения, наблюдавшиеся в России в относительно спокойные годы между кризисами (1900-1913 годы - 1,85%, в 1926-м - 1,8%, в 1939-м - 1,75%, в 1950-м - 1,7%, в 1959-м - 1,6%, в 1979-м - 0,7%, в 1991-м - 0,35%), очерчивают минимальные границы темпов роста населения в условиях «нормальной» модернизационной эволюции российского общества, то можно получить кривую изменения гипотетических «бескризисных» темпов роста населения России (рис. 19.8). Ниже они могли бы быть лишь при гипотезе более быстрого, чем на самом деле, перехода к низкой рождаемости. Однако для такого предположения нет оснований, падение рождаемости в СССР и без того было очень быстрым.

Рисунок 19.8. Фактические и гипотетические (при отсутствии катастрофических колебаний) ежегодные темпы роста населения России, 1900-1957